Эрику Блэру было около года, когда его привезли в Англию. Его детство прошло в живописной местности: зелёных лугов, широкой реки и бескрайних полей, наполненных пением птиц и ароматом мяты. Эти образы навсегда остались в его сознании и позже отразились в его произведениях. В знаменитом романе Оруэлла "1984" герой Уинстон Смит грезит о лесной поляне с вязами и тихим ручьём — символе английской цивилизации и личной свободы.
Однако родился Эрик Артур Блэр (будущий писатель Джордж Оруэлл), далеко за пределами Англии — в 1903 году в индийском Мотихари, провинции Бенгалия, бывшей частью Британской империи. Несмотря на короткое пребывание там, влияние колониальной системы сыграло важную роль в его жизни.
Обе ветви семьи Оруэлла были тесно связаны с Британской империей. Прадед Чарльз Блэр владел плантациями и рабами на Ямайке, но его состояние исчезло ещё до рождения деда писателя - Томаса. Последний, не имея наследства, работал священником в Калькутте и Тасмании, а позже получил место викария в Англии.
Отец Оруэлла, Ричард Блэр, выбрал службу в британской администрации в Индии, но без связей смог занять лишь низшую должность в опиумном департаменте. Десятилетиями он контролировал производство и экспорт индийского опиума, обеспечивая поступление доходов в британскую казну. Лишь к концу службы он получил повышение и вышел в отставку с пенсией.
Мать писателя, Ида Лимузин, происходила из семьи французского коммерсанта, разбогатевшего на судостроении в Бирме. После финансовых неудач её семья потеряла былое благосостояние, но Ида сохранила независимый характер. В молодости она работала в школе и там встретила Ричарда Блэра. В 1897 году они поженились, а спустя несколько лет в Бенгалии родился их сын — Эрик Артур Блэр, будущий Джордж Оруэлл.
Колониальная администрация регулярно переводила чиновников, и к рождению сына Ричард Блэр оказался в захолустном Мотихари, недалеко от границы с Непалом. Район производил 300 тонн опиума в год, работы было много, но жизнь оставалась однообразной и тяжелой: изнуряющий климат, дальние поездки, риск эпидемий.
Как и другие европейцы, семья Блэров жила обособленно с прислугой и няньками. Однако, когда Ричарда вскоре перевели в Монгир, Ида решила отправиться с детьми в Англию. Эпидемия чумы усиливала необходимость переезда, а шестилетнюю Марджори - сестру Эрика, как было принято в англо-индийских семьях, ждал британский пансион. Ричард остался в Индии ещё на восемь лет, а Ида обосновалась в знаменитом своей Королевской регатой английском городке Хенли-на-Темзе.
Новая жизнь включала светские развлечения: теннис в Уимблдоне, гольф, бридж, лондонский театр, концерты, встречи Фабианского общества. Но главным оставались дети. Их первый дом назвали «Эрмадейл» – по именам Эрика и Марджори. Ида, умная и острая на язык, передала сыну свой бунтарский дух. По воспоминаниям современников, в её тёмных глазах и тонких чертах чувствовался французский темперамент, определивший будущий характер писателя.
Слово «мерзкий» (beastly), которым Оруэлл часто пользовался, вероятно, было заимствовано также у матери. Отец все так же отсутствовал: Ричард Блэр приезжал в отпуск в 1907 году, а весной 1908-го Ида родила дочь Аврил. Семья переехала в новый дом в Хенли – «Ореховую скорлупу». Эрик перестал быть младшим ребенком, но мать не обделяла его вниманием. Летом 1908 года она даже свозила старших детей в Лондон на франко-британскую выставку, где ему запомнился аттракцион «Дрожалка-Вихлялка».
Несмотря на внешнее благополучие, Оруэлл ощущал одиночество. Позже он писал:
«С очень раннего возраста, может быть с 5-6 лет, я знал, что, когда вырасту, стану писателем. Я был средним ребенком из трех — и с той, и с другой стороны между нами был разрыв в 5 лет; к тому же до восьми лет я практически не видел отца. По этой и другим причинам я был довольно одинок и скоро приобрел неприятные манеры, которые в школьные годы не прибавили мне популярности. У меня была привычка одинокого ребенка сочинять истории и вести беседы с воображаемыми персонажами, и я думаю, с самого начала мои литературные амбиции были связаны с ощущением изолированности и недооцененности»
В четыре года Эрик уже создавал стихи, одно из которых мать записала под диктовку. Он вырос в окружении книг – Блейк, Киплинг были частью семейного уклада.
К пяти годам Эрик научился читать, вероятно, с помощью сестры или школы, куда начал ходить. Там же впервые влюбился – в пятнадцатилетнюю Элзи. В шесть лет дружил с детьми водопроводчика, но мать запретила ему общаться с «простыми». Этот момент стал для Оруэлла важным – он осознал жесткое классовое деление общества.
Ида старалась подбирать сыну более «подходящее» окружение, например, Хамфри Дакина, сына местного врача. Однако тот терпел Эрика лишь из-за дружбы с Марджори и в детстве откровенно недолюбливал его, считая нытиком. Позже, во взрослом возрасте, Оруэлл изменился, но детские воспоминания о социальной изоляции остались с ним навсегда.
Разница в возрасте между шестилетним Эриком и тринадцатилетними мальчиками была ощутима, что лишь усиливало его чувство изоляции. Однако старшие увлекались захватывающими занятиями – лазали по деревьям, купались, играли в индейцев, охотились и, главное, рыбачили. Рыбалка, ставшая для Оруэлла пожизненным увлечением, в романе «Глотнуть воздуха» символизирует мирное, безвозвратно ушедшее детство, разрушенное Первой мировой войной.
Оруэлл с детства тянулся к чтению, поглощая всё подряд. Наибольшее впечатление в восемь лет произвели «Путешествия Гулливера» Свифта – книгу он перечитывал ежегодно. Этот возраст стал для него переломным: осенью 1911 года он покинул дом и поступил в школу-интернат Сен-Киприан. Разлука с семьей оказалась болезненной – жизнь в школе была суровой, основанной не на любви, а на страхе.
Выбор учебного заведения сделал дядя Чарли, надеясь, что это откроет Эрику путь в престижные школы вроде Итона. Образование мальчика считалось приоритетом, хотя семья едва могла себе это позволить. Руководство Сен-Киприана предложило скидку, рассчитывая, что талантливый ученик прославит их школу. Но для самого Оруэлла это решение стоило множества слез.
Оруэлл ненавидел Сен-Киприан с первого дня и до конца жизни. Его очерк «О радости детства...», завершённый в 1948 году, стал попыткой избавиться от травм, нанесённых школой.
В Сен-Киприане господствовала жестокость. Восьмилетнего Эрика за ночное недержание мочи нещадно избивали – сначала директор, затем его жена - миссис Уилкс, которую мальчики прозвали Флип. Насилие было нормой, его применяли и для «мотивации» в учёбе. Образование сводилось к механическому заучиванию отрывков латинских и древнегреческих текстов, необходимых для экзаменов. Оруэлл вспоминал, что за ошибки в переводе детей били розгой, после чего они должны были немедленно продолжать урок.
Несмотря на мучения, школа добивалась результатов. Оруэлл с горькой иронией признавал: такие методы «работали».
Оруэлла угнетали не только побои, но и унижения из-за бедности семьи. В Сен-Киприане социальный статус определял всё: богатые ученики получали привилегии, а дети из бедных семей, принятые со скидкой, становились объектом давления. Их попрекали недостатком денег, отсутствием дорогих вещей, но больше всего – тем, что они учились здесь «по милости» школы.
Особенно остро Эрик ощущал свою зависимость, когда его наставники напоминали, что он обязан учиться лучше ради родителей. Флип, жена директора, умело манипулировала чувством вины, намекая, что мальчик не оправдывает возложенные на него ожидания.
Отвращение к школе у Оруэлла было не только моральным, но и физическим. Он вспоминал грязные миски с прокисшей кашей, зловонные раздевалки и туалеты без дверей. Запахи пота, испражнений, несвежей еды стали для него символами жизни в Сен-Киприане.
Очерк «О радости детства...» был опубликован в Англии только в 1968 году, после смерти Флип. Пока она была жива, издатели опасались судебного преследования. Однако даже спустя десятилетия споры о правдивости воспоминаний Оруэлла не утихают.
В 1950-х годах миссис Уилкс, возмущенная критикой Сен-Киприана, организовала кампанию по его защите. Она попросила лояльных выпускников написать воспоминания, в которых школа предстала как обычное учебное заведение своего времени, а строгая дисциплина – как необходимая для воспитания характера мера.
«Атмосфера спартанская, но уровень смертности – невысок», – язвительно заметил Сирил Конноли - товарищ Эрика по школе. Его слова и последующие мемуары Оруэлла пытались опровергнуть, утверждая, что холод, голод и телесные наказания были нормой. Самбо, хоть и порол учеников, якобы был мягким человеком, а Флип могла проявлять материнскую доброту.
Однако отношение Флип к детям было переменчивым. «Быть у нее в милости – блаженство, потерять расположение – ад», – вспоминали выпускники. Она играла в эмоциональные «кошки-мышки», но Эрик Блэр оказался неподатливым. «В нем не было тепла», – жаловалась она спустя годы, считая его нелюдимым. Возможно, именно неспособность подчинить его вызывала у нее особую неприязнь.
Некоторые выпускники, защищая школу, приводили показательные истории. Так, Генри Лонгхерст вспоминал, как его однажды стошнило в тарелку с кашей, но его заставили доесть содержимое. Он признавал неприятность момента, но утверждал, что «хорошее помнится дольше, чем плохое», и уверял, что Сен-Киприан была отличной школой.
Оруэлл мыслил иначе. Он не забывал зла и не закрывал глаза на факты. Именно эта способность «смотреть в лицо неприятным вещам» сформировала его как писателя.
Несмотря на страдания в Сен-Киприане, маленький Эрик никогда не просил родителей забрать его оттуда, хотя такие случаи бывали. Уже с семи лет он не делился с взрослыми своими чувствами.
В сохранившихся письмах к матери – их уцелело 26, почти все написаны в первые полтора года учебы – нет ни слова о жестокости школы. Это неудивительно: письма подвергались цензуре, а ошибки в них исправлены взрослой рукой, вероятно, миссис Уилкс. Эрик, вероятно, придерживался тем, важных для школы: оценки, спортивные успехи, забитые голы.
Позже он признавал: «Никто, вспоминая школьные годы, не может, положа руку на сердце, сказать, что в них вообще не было ничего хорошего».
14 сентября 1911
Дорогая мама!
Надеюсь, что ты здорова, спасибо за письмо, которое ты мне прислала. Я его еще не читал. Ты наверно хочешь узнать про школу, все нормально по утрам весело. Когда мы еще в постели.
Э. Блэр
8 октября 1911
Дорогая мамочка!
Надеюсь, что ты здорова. Я первый в классе по арифметике и меня передвинули наверх по латыни. Я пока не могу еще читать твои письма, но читаю письма Марджи. Вчера нам показывали волшебный фонарь. У Кирпатрика сегодня день рождения, ему восемь лет. Прошлый раз, когда мы играли в футбол, я забил семь голов.
Э. Блэр
PS Забыл сказать, что получил письмо от Марджи и скоро ей напишу. Привет Аврил.
Восьмилетний Эрик уже умел писать письма, знал формулы вежливости и даты, но знаки препинания и структура текста давались ему с трудом. Чтение «по-письменному» тоже вызывало сложности — он не мог разобрать почерк матери, в отличие от более разборчивого письма 13-летней сестры Марджори.
За всю переписку лишь однажды Эрик упомянул, что уроки были интересными — когда с помощью мяча и кусочка сахара объясняли лунное затмение и рассказывали, из чего делают ножи и мыло. Гораздо больше его волновали домашние животные. В письмах после Рождества он передавал привет морской свинке сестры и спрашивал о ней чаще, чем о чем-либо другом.
В январе 1912 года его отец, Ричард Блэр, вернулся из Индии, и весной Эрик впервые познакомился с ним по-настоящему. Однако близости между ними не возникло. Почти девятилетний мальчик увидел перед собой «пожилого человека с грубым голосом, который постоянно говорил: „Перестань!". Их общение ограничивалось каникулами.
Роль главы семьи осталась за матерью, Идой, которая, опасаясь новых беременностей, отвела мужу отдельную спальню — самую теплую в доме, ведь Ричард, привыкший к тропикам, не переносил английского холода. Однако его возвращение все же привело к переменам: семья переехала из Хенли в пригород Шиплейк, в просторный дом Roselawn («Лужайка роз»), который всем, включая Эрика, пришелся по душе.
Хенли был процветающим рыночным городом с удобным сообщением до Лондона, но для семьи Блэров он оставался местом скучных однообразных улиц. Переезд в Шиплейк, всего в нескольких милях оттуда, приблизил их к природе, реке и деревенской жизни.
Новый дом в нижней части деревни стал лучшим, в каком они когда-либо жили, но пробыл их жилищем недолго — через три года, в 1915-м, из-за расходов на обучение детей семье пришлось вернуться в Хенли, а затем переехать еще дальше на север, в более дешевый регион. Однако детство Эрика прошло среди живописной английской природы, которую он любил тогда и ценил всю жизнь.
Летом 1914 года, спустя полтора года после переезда, Эрик наконец подружился с соседскими детьми — тринадцатилетней Джасинтой Баддик, десятилетним Проспером и семилетней Гини. Их знакомство Джасинта вспоминала так:
«Мы играли в французский крокет в саду, когда заметили мальчика, стоящего на голове по ту сторону железного забора.
— Почему ты стоишь на голове? — спросил его Норс.
— Если стоишь на голове, на тебя больше обращают внимание, чем если стоишь нормально».
Так одиннадцатилетний Эрик и его шестилетняя сестра Аврил вошли в круг семьи Баддик. Вместе они удили рыбу, играли в крокет и лапту, ухаживали за животными — у обеих семей были собаки, кошки, кролики, а у Баддиков еще и куры, корова, свинья и даже пони. Эрик разделял с Проспером и Гини страсть к птицам, а с Джасинтой — любовь к книгам. Они обменивались литературой, обсуждали прочитанное, играли в буриме.
К этому времени Эрик уже не просто мечтал о писательстве, а был уверен, что станет ВЕЛИКИМ ПИСАТЕЛЕМ. Он говорил Джасинте, что «любая книга может чему-то научить». Позднее он признавался, что лучшие воспоминания детства и юности связаны у него с животными — и с книгами.
Эрик и Джасинта зачитывались детективами и историями о привидениях. Он познакомил ее с «Поворотом винта» Генри Джеймса, а сам увлекся Гербертом Уэллсом — «Современная утопия» так ему понравилась, что книгу из библиотеки отца Джасинты в итоге ему подарили. В ответ Эрик преподнес ей «Живчеловека» Честертона, доказывая, что тот не ограничивается лишь историями об отце Брауне, которых оба обожали.
Помимо книг, Эрик с азартом устраивал взрывы в саду, бросая порох в костер вместе с братом Джасинты, Проспером. Позже он писал:
«Нормальные здоровые дети обожают взрывы».
Летом 1914 года, когда Эрик только подружился с Баддикомами, началась Первая мировая война, изменившая многое. В школе усилили военную подготовку, рассказывали о выпускниках, погибших на фронте (их было уже 19 за два года), собирали деньги на посылки солдатам, водили мальчиков в госпиталь к раненым. На фронт ушел Хамфри Дакин, бывший поклонник Марджори, а отец Эрика, Ричард Блэр, записался в ополчение.
Хотя позже Оруэлл утверждал, что война волновала его меньше, чем гибель «Титаника», его сестра Аврил вспоминала:
«Мне было шесть, Эрику — одиннадцать. Он сидел на полу у мамы в спальне и серьезно рассуждал с ней о войне».
Из первых лет войны Эрик запомнил три вещи:
«Я помню пачку газет ярко-зеленого цвета, высокие воротнички, узкие брюки и котелки куда отчетливее, чем названия страшных сражений».
Тем не менее, в начале войны Эрик, вдохновленный то ли патриотизмом, то ли миссис Уилкс, написал стихотворение «Воспряньте, о юноши Англии!», призывая к борьбе.
О дайте же силу мне львиную,
Лис Рейнард, дай мудрость твою!
На немцев войска свои двину я И всех в пух и прах разобью!
Воспряньте, о юноши Англии!
Страна ваша помощи ждет.
А если на фронт не пойдете вы,
Вас трусами мир назовет!
2 октября 1914 года стихи одиннадцатилетнего Эрика Блэра были опубликованы в газете "Хенли и Южного Оксфордшира" с примечанием, что их автор – сын Р. У. Блэра из Шиплейка. Его наставница Флип была довольна, хоть и ненадолго. Вероятно, вдохновением для стихотворения послужил знаменитый плакат с лордом Китченером:
Спустя два года, когда Китченер погиб в Северном море, Флип предложила Эрику и другому ученику, Сирилу Конноли, откликнуться на это событие в стихах. Дружба с Конноли, начавшаяся в стенах Сен-Киприана, продлилась на годы. Оба – неспортивные, некрасивые, непопулярные – нашли друг друга.
Конноли вспоминал:
«Мы гуляли по сассекским холмам, обсуждая литературу...»
Эрик критиковал его стихи сдержанно, Конноли – резко. Но, когда Сирил показал ему свое стихотворение о Китченере, отзыв был неожиданно доброжелательным:
«Жутко хорошо. Великолепный ритм. В целом – изящно, элегантно и закончено».
Конноли был в восторге и писал матери:
«Мои стихи похвалил лучший поэт нашей школы!»
Вскоре его стихотворение напечатали в той же газете, где дебютировал Блэр.
Конноли описывал Эрика так:
«Я притворялся бунтарем, Оруэлл был им. Он выглядел как мальчик, рожденный стариком».
Эрик читал Шоу и Батлера, не старался угодить преподавателям. Конноли вспоминал его странные, но запоминающиеся высказывания:
«Ты знаешь, Конноли, от всех болезней излечивает одно лекарство... Смерть!»
Еще одно пророческое замечание:
«Кто бы ни выиграл войну, мы станем страной второго сорта»
Но несмотря на мрачность, у Эрика было потрясающее чувство юмора:
«Его глаза были созданы, чтобы поблескивать, а рот – чтоб насмехаться»
Физической силы у Блэра не было, зато он брал знаниями. Приз за лучший список прочитанных книг часто доставался ему или Конноли. Среди любимых авторов – Киплинг, Теккерей, Уэллс. Они с Сирилом постоянно отбирали друг у друга сборник рассказов «Страна слепых».
«Я до сих пор помню, как крадусь в спальню Конноли, чтобы взять книгу...»
Но не все их увлечения одобряли учителя. Так, **«Улица ужасов» Комптона Маккензи** попала в черный список Флип за слишком откровенные сцены.
В школе царил культ экзаменов.
«Если ты не попадешь в хорошую частную школу, твоя жизнь погублена».
Эрик учился напряженно, но временами просто не мог себя заставить работать. Его отец напоминал ему о занятиях даже во время игр. Но усилия окупились – перед выпуском лучшими учениками школы признали Блэра и Конноли.
Эрик успешно сдал экзамены в Веллингтон Колледж и Итон, превзойдя ожидания преподавателей. В декабре 1916 года, покидая Сен-Киприан, он впервые ощутил вкус свободы:
«Я понял, что в мире, где главное – деньги, титулы, спортивные успехи, мне не преуспеть. Но я и не хотел»
Тогда же он решил:
«Больше никогда не учиться с таким рвением»
И это обещание он сдержал.
