-->
Версия для слабовидящих: Вкл Обычная версия сайта Изображения: Включить изображения Выключить изображения Размер шрифта: A A A Цветовая схема: A A A A
13 июня 2017

Юрий Грымов откровенно рассказал о сегодняшней ситуации в российском кино

Записаться

Всё больше российских режиссеров уходят на телевидение, как можно остановить этот процесс?

Никак, так же, как уже невозможно остановить исчезновение национального кино. Это неизбежный процесс, и его упустили лет 8-10 назад. Мы это заслужили. Заслужили потому, что согласились с тем, что кино — это уже не творчество и даже не бизнес. Нынешнее кино — налаженный процесс поглощения киноиндустрией денег. Государственных, в основном. И лоббирование собственных интересов. В основном, коммерческих. И пиар проектов, которые преподносятся как угодно: как пропаганда патриотизма, традиционных ценностей, как замах на коммерческий успех на уровне Голливуда и т. д. Мне могут напомнить: мол, вы же сами, Юрий, одним из первых стали устраивать рекламные кампании своих фильмов. Отвечу. Чтобы быть точным — я был первым. Я первый начал придумывать и проводить рекламные кампании для своих картин. Так было, например, с «Му-Му». Я первый сделал сайт фильма. Меня за это кто только не ругал; многие из тех, кто ругал, потом благополучно переняли «передовой опыт». Но я первым и отказался от всего этого — как только понял, почувствовал, что реклама кинофильма в сознании массового зрителя фактически подменяет сам фильм. Увидел рекламный ролик — уже практически посмотрел кино; так это стало работать. Сейчас то же самое происходит в соцсетях, кстати: прочитал в ленте заголовок, несколько строк подзаголовка, увидел картинку — всё, дальше пользователь не идет, ему этого достаточно. В общем, я прошел через этот опыт и отказался от него.

Те режиссеры, сценаристы, которые не согласились с новыми правилами отечественного кинематографа, — они как бы и выпали из пространства современного российского кино. Может, оно и к лучшему. Те же, кто встроился в новую схему — у них все в порядке с точки зрения благосостояния, наград и пр. Странно одно: на фоне назойливой мантры про успешность отечественных «государственных» кинопостановок никто не хочет ответить на вопрос, в чем конкретно измеряется этот успех. Там же все очень скромно, даже в коммерческом плане. Я уже не говорю о творческой состоятельности этих «проектов». Но тут такие ресурсы пущены на пиар и рекламу, что порой и сам уже почти начинаешь верить: а может, и вправду российское кино движется вперед? От этого мимолетного наваждения спасает прививка хорошим кино — хоть отечественным, хоть зарубежным; тот же Голливуд — не одни только блокбастеры последнего десятилетия.

Я воспитан на советском кино, люблю его, я горд, что я знал и дружил с такими людьми, как Рерберг, Мотыль. Но ведь нужно было его разрушить, охаять, решить, что мы должны догнать Голливуд! И вот, казалось бы, уже хватит, ведь понятно же, что Голливуд по другой траектории бежит, но мы все его догоняем. А на телевидение люди уходят, когда им нужны деньги, потому что надо кормить семью. Снимают для телеканалов «елки-палки-сралки», зарабатывают большие деньги и называют это современным кино.

Российские режиссеры боятся быть свободными?

Забудьте про такое понятие как «российский режиссер». Его уже давно не существует. Есть люди, которые хотят работать в кино, но как такового российского режиссера — со своей ответственностью авторского взгляда, подхода — уже лет десять как нет. То, что есть единицы авторов, которые вроде как пытаются что-то сделать, никак не говорит о том, что с кино в России все порядке. У них, этой группы авторов, выходят одна-две, максимум три картины в год. В нашей стране как такового кино не существует, индустрии — тоже. В мире и то интерес к кино падает, а в России так его никогда и не было. Была надежда в конце 2000-х, ощущение, будто что-то начнет прорываться, но потом мы все упустили, потому что каждый кулик свое болото хвалит, а каналы заняты исключительно своей продукцией. Меня часто спрашивают: вы распрощались с кинематографом? (а я руковожу театром «Модерн», у меня идет несколько постановок в Москве, вот сейчас прошла премьера спектакля «О, дивный новый мир» по О. Хаксли). Я отвечаю: нет, это кинематограф распрощался со мной. Кино сейчас не нужно государству, оно не нужно зрителям. Все просто тупо пытаются заработать деньги, осталась одна алчность. В России перестали искать талантливых, неожиданных, интересных людей. Учебные заведения выпускают актеров, режиссеров, а руководство этих учебных заведений говорит, что нет режиссеров и актеры плохи. Но это говорят те же люди, которые им, этим плохим актерам и режиссерам, и преподают! Всем все равно. Активные кинематографисты, которые заседают у президента, заняты только тем, чтобы получить бюджет себе и снять свое кино, а не восстановить индустрию, не поднять интерес к русскому кино. Я не хочу говорить, что кто-то там пилит бюджет, но то, что я вижу, мне совершенно неинтересно. Со-вер-шен-но.

Как нужно поддерживать российское кино в прокате?

Государство обязательно должно создать проект реформирования киноиндустрии. Не просто один пункт — о квотах или о прокате. Нет, нужна большая аналитическая работа. В российском прокате должен быть представлен полный спектр всех картин — от детских до коммерческих, от арт-хауса до блокбастера, от исторических до комедий, и нельзя выделять одно направление или жанр. Государство должно создать условия, при которых кино снимать выгодно, и не делить продюсеров и режиссеров на любимых и нелюбимых, удобных и неудобных. Заниматься кино должны подвижники. Почему в России не умер театр? Назову две причины: энтузиасты театра и правильная государственная политика. И сегодня только в театре, причем во всей России, не только в Москве, происходят очень интересные движения. А кино у нас не будет, пока не будет проектного подхода к развитию индустрии кино.

Я говорю: «государство должно создать условия» — и понимаю, что пока это несбыточные мечты. По большому счету, государство должно быть заинтересовано в том, чтобы создать условия для развития кино. И никто со стороны не должен его к этому принуждать — писать петиции, выступать с какими-то частными инициативами и т.д. Почему? Ну хотя бы потому, что иначе через пятьдесят-сто лет мы получим в России «дивный новый мир» во всей его красе — вскормленное на попкорне дебильное население и полный тупик в плане развития страны. Те, кому эта перспектива по душе, просто не потрудились продлить мыслительный процесс немного дольше обычного и представить, к чему все это приведет.

Я несколько лет назад написал проект реформы кино, отправил его в Министерство культуры, ответом мне было: «Большое спасибо за проделанную работу». То есть, всем насрать, и я прошу сохранить это слово: на-срать. Любое государство интересует пропаганда, но кино не является ее рычагом, это мелкий прыщик, который почти ни на что не может повлиять, зачем оно государству?

И все равно, несмотря на все эти грустные мысли, я верю в то, что кино у нас выживет. В конце концов, творчество — это проявление лучших движений бессмертной души человека. А бессмертная душа справится и с отсутствием «госзаказа» на умное и глубокое кино, и с нехваткой денег, и с бурной деятельностью тех, кто таинство кинематографа превратил в технологическую цепочку по обеспечению себя работой и достатком. Я не говорю: «справится легко»; легко будет вряд ли. Но вся эта пена сойдет рано или поздно, а стремление к прекрасному останется. Так что моя вера в кино объясняется верой в человека.

Чем для вас хороший кинокритик отличается от плохого?

Хороший кинокритик, прежде всего, любит кино. И это очень важно. Таким кинокритиком был Дондурей, царствие ему небесное. Все остальное — это ангажированность, характер или его отсутствие. Вот не любит человек какого-нибудь автора, лично не любит, не нравится ему, как он выглядит, что он говорит; значит, этому «критику» и кино его не нравится. Я за свою жизнь очень мало читал настоящих, не ернических статей о кино. Сейчас, наверное, можно назвать Долина, он, как мне кажется, любит кино, но у него есть шанс стать хуже, потому что он так или иначе ангажирован Первым каналом.

Фильм «Три сестры» изначально должен был быть спектаклем?

Я понял, что мне технически будет очень трудно поставить спектакль. Это три месяца репетиций, постановочный период плюс сама игра, и каждый раз собирать актеров, которых я в итоге снял в фильме, просто нереально. Кино все-таки другой процесс — собрались, сняли и разошлись. Но я бы с удовольствием поставил «Три сестры» на сцене.

Зато теперь фильм покажут на фестивале, тоже сцена!

Про фестивальную жизнь я, к сожалению, тоже все знаю — поездил, что называется, пополучал, пообщался. В наше нестабильное, странное время понятно, какие фильмы нужны, как охотно на них реагируют в тех же Каннах, Берлине. А как только мне что-то становится понятно, сразу становится неинтересно. Ведь никакого «гамбургского счета» не существует, призы национальных премий «Орел», «Ника» раздаются очень странно, нет никакой прозрачности. Я вот — академик «Ники», каждый год прошу: пришлите мне флешку, диск, дайте ссылку закрытую, я кино хочу посмотреть — не дают. И я голосую только за то, что я видел. Например, объявляют, что в номинации стран Балтии победил фильм такой-то. Но давайте попросим встать из зала хоть одного академика, который смотрел этот фильм? Где списки, кто за него голосовал? Кто вообще голосует? Об этом даже скучно говорить, потому что зритель уже все понял, ему уже неинтересно. Он не ждет с содроганием «Нику», он видит какой-то пионерский лагерь, где кому-то раздают призы — своим, в основном. Вы меня спросите: а зачем тогда ты свой фильм отдал на «Кинотавр»? Да идиот я! «Критики» пишут, что надежда русского кино — те фильмы, которые сегодня собирают кассу. Это, мол, прорыв и долгожданный момент достижения голливудского стандарта. На этом фоне я со своими «Тремя сестрами» — отстой, понимаете?

Вы ведь далеко не первый раз в конкурсе будете, и призами не обижены.

Я первый раз приехал на «Кинотавр» в 98-м году, тогда я снял «Му-Му», занимаясь при этом рекламой. Чего я только не услышал в свой адрес. Я получил в тот раз награду «За яркое визуальное воплощение классического сюжета». Потом были другие призы, Клод Лелуш вручил мне награду во Франции. Но всем было наплевать, с чего это вдруг мальчик стал снимать кино. В России, я уже говорил, давно прекратили искать интересных людей.

Зато у нас выходят блокбастеры, фильмы-катастрофы. Это, кстати, очень правильное название, потому что фильмы и оказываются чистой катастрофой, и у меня такое ощущение, что продюсеры их просто не успели посмотреть перед выходом в прокат. Я говорю об этом открыто, а на меня потом обижаются, говорят: скотина Грымов! Кто-то скажет, что мое кино тоже плохое — это нормально. Абсолютно каждый имеет право высказываться. Все мы зрители, и надо беречь свое мнение. А сейчас у людей уже крыша едет: им с экранов говорят, что то, что они смотрят, — шедевр, прорыв, но большинство зрителей видит, чувствует, что это не так.

Внутри театральной жизни вы себя уютнее чувствуете?

Абсолютно. Я уже много лет интересуюсь театральной жизнью. Поставил спектакль «Цветы для Элджернона», который уже четвертый год идет с большим успехом, за два месяца билеты купить невозможно. Театр — это другая атмосфера, другая ответственность. Но самое главное, в театральной жизни есть любовь, в самом прямом ее понимании, любовь к тому, что ты делаешь, к тому, для кого ты это делаешь. Но есть и проблема — люди, работающие в театре, получают очень мало денег. Сегодня я руковожу театром «Модерн», пытаюсь выстроить новую систему координат. Мы много чего уже успели сделать за короткий срок, например, поставили новый спектакль, «О дивный новый мир». За полтора месяца раскуплены все билеты на премьерные показы. В театре есть зритель, его много. А ведь театр — это недешевое удовольствие. У людей нет денег, но они их находят, когда хотят, и готовы тратить их на искусство.

Как у вас возникла идея «состарить» героев Чехова для «Трех сестер»?

Когда я смотрел спектакли, и даже очень неплохие, мне все время казалось, что сегодня молодые девушки, исполняющие трех сестер, не очень верят в то, что говорят. Что-то изменилось в форме подачи. Но мне показалось, что будет гораздо интереснее, если люди будут очень зрелые. Для них тоже естественно говорить о любви, о жажде жизни, желании работать. И для меня это сразу приобрело более яркий смысл. И не другой, а как раз тот, как мне кажется, который закладывал Чехов. А в конце фильма мы возвращаем пьесе фразу, которую до нас почему-то никто не вернул, несмотря на тысячу постановок. «Если бы знать, если бы знать», и так далее — эта фраза никак у меня не получалась, я ее не понимал, она казалась мне какой-то фальшивой. А потом я узнал, что там есть еще одно предложение. Дело в том, что по просьбе МХАТа Станиславский вычеркнул финальную фразу из пьесы Чехова. А звучит она: «На все вопросы даст ответ Господь Бог», — после этого все сразу встало на свои места. У нас она будет.

Значит, решение «состарить» персонажей никак не связано с тем, что найти по-настоящему глубоких молодых артистов очень сложно, а с возрастными все проще и очевиднее?

Нет, просто сама история, диалоги, которые мы на 99% не трогали, требуют другого существования. Если я сегодня рассказываю эту историю, то возникает некий конфликт в существовании самого такого текста и сегодняшней среды.

Почему у фильма такой неожиданный саундтрек?

Главная музыка фильма, тема любви, написана Владимиром Дашкевичем. Еще в фильме звучит музыка, похожая на Pink Floyd, а у одного из персонажей даже футболка с этой группой. Объясняется все просто: люди в юности увлекались The Beatles, слушали Pink Floyd и «Машину времени». Они современные люди, и, как многие люди их возраста, по-прежнему боготворят популярные рок-группы 70-х.

Один герой у вас переводит Вирджинию Вульф. Почему ее?

Вирджиния Вульф не обязательна, важно, что герой уже давно ничего не переводит, а вместо этого всю ночь он играл в компьютер. Мне та реплика важна, чтобы подчеркнуть для зрителя его глубокое знание иностранного языка, а ему — чтобы укрупниться в глазах нового пришедшего в гости человека.

У вас в фильме говорится, что нет уже ни гостиницы «Интурист», ни гостиницы «Москва». В этом слышится ностальгия по СССР.

Конечно, она есть. Есть мысль и ощущение, что страну перестроили — не в том газетном смысле, который в это слово вкладывал Горбачев, а в буквальном. Если в Европе вы 20-30 лет назад видели какой-то магазин, то он там почти наверняка остался до сих пор. А у нас все до основания изменилось. Лик Москвы в 2000-е полностью испохабили. Так что это впечатление больше связано не с ностальгией, а с чувством, что страна стерлась, растворилась, уничтожилась. Правда, с обликом Москвы, может, еще не все потеряно — вроде бы его принялись понемногу «отмывать», отчищать от толстого слоя архитектурной пошлости.

Вместе с тем вы поднимаете, так же, как и Чехов, конфликт аристократии и мещанства, который для вас, по всей видимости, тоже актуален?

А вы никогда не думали о том, что, например, некоторые модные эксперты, особенно в сети, — выходцы из очень глубоких деревень. И они c экранов диктуют моду, они задают стиль, хотя добрую часть жизни эти люди провели в чуждой всему модному среде. Сегодня девушка или юноша судят о моде, обсуждая только первую или вторую линию Dolce & Gabbana, и видят себя искусствоведами, стилистами. Поверхностные знания всегда были в ходу и часто встречаются в быту, но ведь некоторые из их носителей становятся уважаемыми людьми, охотно рассуждают, выступают экспертами на ток-шоу, при этом вообще не понимая, что происходит. Это сегодняшняя действительность. Ферапонт в фильме из грубого, циничного, необразованного посыльного на мопеде превращается в госслужащего или менеджера в узком галстуке, как у топ-менеджера — и вот он уже принимающее решения лицо…

Что значит быть аристократом сегодня?

Не рискну употреблять это слово. Мне кажется, аристократия — как сословие и как стиль жизни — к сожалению, утерянное понятие. Можно говорить о воспитанном, культурном человеке. Такой человек беспокоится не только о себе, о своем достатке, но задумывается о том, кто он, какая у него возможность в жизни что-то создать в глобальном смысле слова. Он пытается осмыслить свою жизнь. И глубже понимает не только себя самого, но и окружающих. И, понимая их и себя, гораздо легче прощает людям их заблуждения и ошибки, проще принимает мнение, которое не соответствует его взглядам.

Взращивание аристократизма каким-то образом связано с введением дресс-кода в вашем театре?

Мне просто не нравится, когда я в театре встречаю людей в шортах или в «уггах» с тренировочными штанами. Я в детстве ходил с бабушкой в театр, и меня специально переодевали, носили в пакетике сменную обувь. Это казалось нормальным. Два места, куда в России одевались, как следует, — церковь и театр. Нынешнее положение кино, кстати, во многом определило то, что его поместили в торговые моллы, где-то между трусами и носками. И, соответственно, и кино стало товаром того же ряда.

В кинотеатрах вы бы тоже ввели дресс-код?

Кино производят в Америке, она его делает. А в Америке так — можно прийти в кино, жрать, плевать, кидать жвачку на пол. Есть интеллигентные люди, конечно, но большинство смотрит комиксы и громко хрустит попкорном на сеансах. Этот культ такого как бы демократического отношения, а на самом деле просто невоспитанность, частично перешел в Европу и полностью захлестнул Россию сегодня.

Где можно будет увидеть вашу «Анну Каренину», она же давно готова?

«Анна Каренина» будет в будущем году. Сейчас вышла «Анна Каренина» Карена Шахназарова, а старших надо пропускать вперед. Чего тягаться, если там за фильмом стояло ВГТРК? Но моя «Каренина» совсем другая, не такая, как «Три сестры», она более экспериментальная. А мне нравятся эксперименты: без них нечего делать ни на сцене, ни на экране.

 

«Кинотавр Daily», 12 июня 2017

Источник: http://www.kinotavr.ru/download/2017/daily/KINOTAVR-28_Daily_05_v.pdf 

Контакты Москва, Спартаковская площадь, 9/1
м. «Бауманская»
Есть платные парковочные места
тел: +7 (499) 261-36-89
e-mail: teatrmodern@culture.mos.ru
«Увидимся в театре!»
Юрий Грымов
arrow-up