-->
Версия для слабовидящих: Вкл Обычная версия сайта Изображения: Включить изображения Выключить изображения Размер шрифта: A A A Цветовая схема: A A A A
18 апреля 2017

Осторожно, «МОДЕРН»: Зачем Юрий Грымов вводит дресс-код для зрителей театра

Записаться

В декабре 2016 года московский департамент культуры уволил режиссера Светлану Врагову, которая руководила театром «Модерн» со дня его основания — почти 30 лет. За время ее руководства театр так и не стал заметной точкой на культурной карте города: спектакли, например, даже ни разу не номинировали на премию «Золотая маска».

Сейчас «Модерн» возглавляет режиссер Юрий Грымов, человек с удивительной карьерой: в 90-х он стал одним из первых, кто начал делать рекламные ролики и видеоклипы, ставшие классикой перестроечного телевидения. Потом он снял пять полнометражных фильмов и поставил столько же спектаклей, вел свое телешоу на A-One, работал генеральным продюсером телеканала «Дождь», а потом разработал православный поисковик «Рублев» и переехал на «Царьград-ТВ», где значился главным режиссером.

В театральном сообществе Грымова знают не только как автора спектаклей «Цветы для Элджернона» и «Затерянный мир», но и как борца с бутафорской мочой: как-то режиссер пошел в Электротеатр «Станиславский» на постановку «Анна в тропиках», возмутился сценой, в которой героиня писается, и написал об этом колонку на «Эхе Москвы».

За три с половиной месяца на посту худрука Грымов убрал из названия площадки твердый знак, обновил сайт, объявил о кастинге актеров, создал детскую студию и провел провокационную фотосессию труппы, но самым эксцентричным решением режиссера стало введение официального дресс-кода для зрителей. Правил, касающихся внешнего вида, нет ни в одном московском театре, максимум — пожелания вроде этой заметки на сайте Большого.

The Village встретился с Грымовым, чтобы узнать, как запрет на шорты связан с его художественной политикой, где заканчивается свобода самовыражения и как режиссер собирается превращать захолустный театр на Третьем транспортном кольце в живую современную площадку.

— Какова была, скажем так, экологическая ниша прежнего Модерна в московской театральной жизни?

— Эфрос (Анатолий Эфрос, советский театральный режиссер. — Прим. ред.) писал, что театр, как армия, умирает без новых людей и новых технологий. Театр «Модерн» очень ярко начал 30 лет назад, но в последнее время его не было на театральной карте Москвы. Спросите у любого из ваших знакомых: «А вы были в театре “Модерн”?», и вы поймете, что таких людей практически нет. Последние года три-четыре в Москве театральный бум, люди ходят, цены растут. Но «Модерн» это не затронуло. Театр находится в запустении. Скажем, зал был на 206 мест. Еще несколько рядов я нашел на складе. Сейчас у нас уже 312 мест. Потенциально их может быть 400. То есть прежнее руководство снимало ряды, чтобы создать видимость полного зала. За последние десять лет световое и звуковое оборудование не обновлялось. Причем это ведь государственный театр, и я знаю, что департамент культуры Москвы активно сотрудничает с театрами, вкладывает деньги в их оборудование. Предыдущего худрука (режиссера Светлану Врагову, основательницу «Модерна». — Прим. ред.) уволили за нарушения. Последняя проверка нашла нарушения охраны труда за прошлый год, и сейчас мы будем платить штраф. Мы закупаем новый свет, меняем подъемные механизмы, потому что старые были небезопасными для актеров. К 23 мая, когда у нас будет премьера «О дивный новый мир» по Олдосу Хаксли, мы перекрасим зал и фойе, поменяем занавес. Мы сделали новый сайт, расстались с десятью сотрудниками, набрали новых людей, реорганизовали ужасающий буфет. С мая вы сможете заказать ужин в антракте онлайн или прийти в театр и оплатить его до спектакля, и в антракте будет накрыт столик с вашей фамилией.

У «Модерна» есть традиции, которые мы сохраним — например, приглашение известных актеров: здесь играл Владимир Зельдин, здесь до сих пор играет Вера Васильева. Но театр не может выстраивать свою идентичность, отталкиваясь от архитектурных стилей прошлого — модерна, ар-деко, ар-нуво, как это здесь было. Поэтому мы прочитали название по-другому: модерн — это современный.

— Вы сказали, что хотите обновить интерьер. Кто его проектирует?

— Я не жалуюсь, но средств на дизайнера у нас нет, мы все делаем своими силами. Если какой-нибудь дизайнер захочет поработать с нами и пополнить свое портфолио — мы открыты, мы ищем таких людей. Но все они хотят получать безумные деньги. Мы все сделаем сами. Мы маленькие, но гордые.

— Откладывать хозяйственные вопросы, конечно, нельзя. Но ведь ваша главная задача — составить художественную программу.

— Я хочу, чтобы 70% репертуара составляла современная драматургия, желательно российская. Правда, с ней не все так просто. Долгое время в моде были какие-то авангардные дела, то, что я называю чернухой — с матом, испражнениями на сцене и так далее. Но этот период прошел, сейчас есть достойные авторы. Я собираюсь ставить пьесу Кати Нарши «Матрешки на округлости Земли», это очень неожиданный текст, очень чувственный, очень актуальный. Еще 30% — проверенная классика. Я уверен, что в театр должны ходить люди разного возраста. И разные. Театр может работать на узкую аудиторию, но мне это неинтересно. Я сам разный, я занимаюсь кино, видеоклипами, дизайном, театром. У меня семь картин, и все очень разные по эстетике, по настроению. Но меня всегда интересует человек. Для меня театр сегодня — это высказывание. Тебе нечего ставить на сцене, если ты не хочешь высказаться. С тобой могут не согласиться зрители: если кто-то с тобой не согласен, значит, у тебя было высказывание. Вы видели, сколько людей вышли на улицы 26 марта. Театр не может этого не замечать. Я не понимаю, что это за категория — «современный театр». Все театры обязаны быть современными. Мы ведь живем сейчас. В зале нет людей XIX века. Поэтому задача любого театра — поднимать проблемы, которые волнуют людей сейчас.

— Вы допускаете, чтобы высказывание, звучащее со сцены «Модерна», было резким, конфликтным?

— В России довольно давно, если вы слышали, отменили крепостное право. Но не во всех театрах об этом знают. Я не считаю «Модерн» своей вотчиной, я здесь не царь, не помещик с крепостными артистами. Мы сделали проект «Приходите сегодня», чтобы любой режиссер, драматург, художник мог прийти к нам со своим проектом, который может быть сколь угодно спорным и конфликтным. Единственное условие — чтобы это было в рамках закона. Я вам больше скажу: Департамент культуры, с которым я в последнее время часто общаюсь, только за. Они говорят: давайте, делайте современно, высказывайтесь.

Я хочу здесь поставить пьесу про террористов. Это же существует. Раз в месяц на земном шаре происходит террористический акт. Это же катастрофа XXI века. Сейчас мы делаем «О дивный новый мир» по Хаксли, это первая постановка в России. Это тоже высказывание, резкое высказывание про мир потребления, про потерю нравственности, потерю чувств. Это великая книга 1932 года, мировой бестселлер. Хаксли предсказал то, к чему сегодня подошел весь мир, не только Россия.

— На чей опыт, мировой или российский, вы опираетесь? На какой театр хотите быть похожи?

— Невозможно быть похожим на другой театр. Не получится. Я не застал яркого периода Театра на Таганке и «Современника», видел это только в записи. Я горд тем, что у меня были теплые отношения с Петром Наумовичем Фоменко. Мне нравятся рассуждения Эфроса и его спектакли, которые я видел на видео. Это живой театр, это люди на сцене — не актеры, а люди. Мне не интересен театр позерский, театр, где я ничего не понимаю. На каком языке они говорят? На русском? Я понимаю буквы, слова, а в предложения это не складывается. Они и сами не понимают, что они говорят. Как в опере: поют по-русски, а ничего непонятно. Я за живой театр. У меня четыре года с успехом идут «Цветы для Элджернона» в РАМТе. Все четыре года на спектакль невозможно попасть. Мы играем его по два-три раза в месяц, билеты раскупают за два месяца. Не было спектакля, чтобы зал в конце не вставал и не хлопал стоя. Большой, практически тысячный зал. Приходят и молодые люди, и среднего возраста, и они плачут, ревут. Это прекрасно. Я считаю, что плакать нужно в театре, а не в жизни. Вы же приобретаете знания. Зачем вы приходите в театр? Чтобы приобрести знания о себе. Вы хотите, может быть, прожить еще одну жизнь и переложить ее на себя.

— Сегодня под словом «театр» подразумеваются самые разные практики, и это не обязательно постановка пьесы на сцене. Перформативный театр, иммерсивный, документальный — чему-то из этого есть место в новом «Модерне»?

— Конечно, может появиться любое звучание. Если придет человек со своим авторским видением и предложит интересный проект в одном из этих направлений — почему нет?

— Каких режиссеров вы хотели бы у себя видеть?

— Мы недавно общались с Владимиром Панковым (создателем междисциплинарного театрального жанра Soundrama и одноименной студии. — Прим. ред.), уверен, что договорились. У него много работы, он тоже получил театр (летом 2016 года Панков стал художественным руководителем Центра драматургии и режиссуры. — Прим. ред.). Сейчас он разгребет авгиевы конюшни, такие же, как у меня, и будет ставить в «Модерне».

— Предположим, вы не ограничены в бюджете, можете позвать любую международную звезду — хоть Робера Лепажа, хоть Роберта Уилсона. Что тогда?

— Я с большим интересом отношусь к тому, что происходит в Европе, но меня в первую очередь интересуют российские режиссеры и российские актеры. У меня нет этого комплекса: ой, надо Лепажа пригласить. Так что, если бы у меня были неограниченные финансовые возможности, я бы все равно работал с российскими режиссерами. Я дружу с Театром Вахтангова и с удовольствием предложил бы Римасу (режиссеру Римасу Туминасу, руководителю Театра им. Вахтангова. — Прим. ред.) поработать с нашей труппой. Юрия Бутусова пригласил бы. Но меня интересуют и новые, никому не известные ребята. Российский кинематограф исчез, потому что прекратилась охота на таланты, и появилась клановость, другим словом — коррупция. Для меня важен приход новых людей — и актеров, и драматургов, и режиссеров.

— Вы оставите труппу или будете набирать новую команду под каждый проект?

— Мы потихонечку переходим на контрактную систему. Сейчас у нас комбинированная история: штатные артисты получают минимальную заработную плату и дополнительные деньги — за репетиции и спектакли. Плюс есть люди, которые уже сейчас работают по контракту. Вообще, всем театрам надо переходить на контрактную систему. Труппа — это всегда скандалы: помните, как было в Театре на Таганке? Это стыдно и страшно. Я всем актерам говорю: не сидите вы в нашем театре, идите снимайтесь в сериалах, в кино, идите в другие театры, зарабатывайте деньги, тренируйтесь. Некоторые театры запрещают актерам сниматься — что за бред? Понятно, если вы заняты в спектакле, вы не можете подводить театр. Но актеры иногда месяцами не выходят на сцену и все равно не снимаются. Мне говорят: «Ой, там дурацкие сериалы». Я согласен, дурацкие сериалы, но это опыт. Вы должны работать. Они все такие Брехта читают, Станиславского, Чехова, перечисляют западных актеров, какие-то мастер-классы прослушали. А на сцену выходят — и ноль. Идите работайте, ошибайтесь! Набирайтесь опыта!

— У вас будут дополнительные активности для зрителей: лекции, дискуссии?

— С октября мы запускаем проект «Светлый вечер». Я в свое время вел передачу «Большая рыба» на канале A-One: готовил еду, рассказывал о новостях культуры и приглашал в студию людей, которые мне интересны. Это не обязательно медийные лица, просто люди, которые сильно повлияли или на меня, или на нашу культуру. Такие же вечера я хочу раз месяц проводить здесь. Потом, мы будем делать детский спектакль в совершенно новой технологии. В Европе такого вообще нет, в Америке — только в одном месте. Речь идет о погружении в виртуальную реальность: на вас надевают датчики, и вы погружаетесь в компьютерное пространство. У вас будет цифровое тело, которым вы сможете управлять. В основном это для детей, конечно. Но пока главное — все-таки спектакли. Я снял несколько спектаклей из репертуара — не из-за вкусовщины, просто люди не покупают билеты. Мне нужно срочно обновить репертуар, чтобы у театра появились внебюджетные деньги, доходы с билетов. Будут новогодние и рождественские елки. Мы ведем переговоры с одним солистом из Венской оперы и прекрасным камерным оркестром, планируем музыкальные вечера. Премьеры моих фильмов «Анна Каренина. Интимный дневник» и «Три сестры» тоже пройдут здесь.

Сейчас моя главная задача — наладить полноценную работу театра. Сейчас в программке, на сайте, везде написано: художественный руководитель — Юрий Грымов. Если в моем театре вам нахамили — значит, это я нахамил. Если в театре плохо пахнет, если туалет не работает — это тоже я. Поэтому я никому не дам плохо работать. И прежде всего себе. Понимаете, там написана моя фамилия. Я отвечу за каждый свой проект, связанный с медиа, телевидением, интернетом, издательской деятельностью, рекламой, фильмами и театром. Я за это отвечу. Вы можете спорить со мной, но я никогда не прячу свои проекты, я горжусь ими.

— Вот вы говорите: люди перестали покупать билеты, я снял спектакль. А ведь люди часто просто не понимают, зачем им смотреть такую-то постановку, идти на такую-то выставку, пока кураторы или сами художники не расскажут им, что это действительно интересно. Вы планируете просветительскую работу?

— Да, я считаю, что нужно инвестировать в зрителя. Объясняю, что это такое. Вот мы сейчас открыли детскую студию. Мы не готовим режиссеров или актеров, мы готовим зрителей. Объясняем разницу между японским театром и европейским, между греческим и театром условного острова Бали. Я планирую такие же курсы для взрослых зрителей.

— И все-таки, зачем вы вводите дресс-код?

— Я понимаю, что кто-то в сети шутит уже на эту тему, но, знаете, я все равно это сделаю. Мы вводим дресс-код с 23 мая, как раз когда будет премьера Хаксли, и только на вечерние спектакли. Это может быть пиджак, рубашка, можно без галстука. Женщина может прийти в брючном костюме. Никаких кроссовок, уггов, никакой спортивной одежды. Вас просто не пустят в театр. У нас об этом написано на сайте, на билете, на кассе. Мы вернем вам деньги. Мы можем себе это позволить. Мы не рассчитываем на тысячную аудиторию. У нас очень комфортный зал, мы сейчас его перекрасим, заново оснастим. У нас очень удобные сиденья, у нас буфет, у нас можно будет выпить шампанского. Весь обслуживающий персонал будет в смокингах. У нас такой вечер. Я хочу, чтоб люди были красивые. Я, когда ходил с мамой в театр, мы всегда носили сменную обувь в пакетике. Приходили, в туалете переодевались, а ботинки сдавали в гардероб. Это всегда было в Москве. Не хотите соблюдать дресс-код — идите, пожалуйста, в другие театры. Кинематограф умер, потому что кино разместили в больших торговых моллах между трусами и носками. Что там может идти? Для меня театр — это храм культуры. Поэтому, пожалуйста, переодевайтесь. Вы себя не узнаете, когда переоденетесь.

— Просто странно, вы так ратуете за свободное высказывание для художника, и в то же время требуете от зрителя, чтобы его внешний вид соответствовал вашим эстетическим нормам.

— Вы никогда не думали, что вы со своей свободой можете переступить границу моей свободы? Приходит человек в шортах, с дырками на жопе, а рядом люди другого возраста, другого вероисповедания — их это может оскорбить.

— А в хиджабе можно прийти?

— Конечно, почему нет?

 

The Village, 18 апреля 2017

Источник: http://www.the-village.ru/village/weekend/industry/262482-grymov

 

Контакты Москва, Спартаковская площадь, 9/1
м. «Бауманская»
Есть платные парковочные места
тел: +7 (499) 261-36-89
e-mail: teatrmodern@culture.mos.ru
«Увидимся в театре!»
Юрий Грымов
arrow-up