Режиссер Юрий Грымов дал большое интервью об итогах 2020-го года порталу "Teatr to go". Читайте самые интересные фрагменты интервью на нашем сайте, а также полную версию - по ссылке.
Юрий Вячеславович, у нас заканчивается странный год. Трагичный, с великими потерями. Многие его проклинают, а кто-то говорит, что мы переживаем исторический момент. Какой опыт человеческий, творческий Вы вынесли из этой ситуации?
Об историчности момента может судить только история. Пройдет время, и не мы, а, скорее, наши потомки смогут что-то об этом сказать предметно. Сейчас мы внутри момента, и мы делаем какие-то моментальные, сиюминутные выводы, каждый для себя.
Да, год страшный, год опасный. Но, боюсь, ничему он нас не научит. Если японцев в 70-е года, когда у них была очень плохая экология, научили ходить в масках, то они и до сих пор в них ходят, независимо от коронавируса. У нас такого не будет. Да, в общем, и не может быть: слишком разные традиции, разные культуры. Как только эта вирусная зараза пройдет, мы очень быстро о ней забудем. У нас маски не останутся. Как только все пройдет, все их снимут, начнут целоваться, обниматься. Что само по себе не плохо. Но только само по себе, без привязки к контексту.
Расскажите, как театр «Модерн» пережил карантин, чем занимались в это время?
Конечно, было время для раздумий, но я и так думаю о том, что вокруг происходит. Я для себя решил три с половиной года назад, что я занимаюсь только театром, и я занимаюсь только театром. Я уверен, что если попутно начну чем-то еще заниматься, то «Модерн» перестанет развиваться. Вчера, например, мы вешали новогодние украшения, которые висели в том году, и я вижу, что на несколько шариков повесили меньше. Выяснилось, что какую-то коробку не нашли. Ее потом нашли, все повесили и, вроде ерунда это, но я понимаю, что стоит мне отвернуться — и шариков уже будет поменьше, потом подсветки станет поменьше, а потом артист какой-нибудь опоздает… Но шарики шариками, а если серьезно, то я могу сказать, что сегодня в театре «Модерн» сложился один из самых профессиональных коллективов. Постановочная часть, завпост, свет, звук, костюмы — всё на самом высоком уровне, это одни из лучших профессионалов в Москве, поверьте, я знаю. Мне как худруку работать в таких условиях очень комфортно, и порой это даже не работа в общепринятом понимании, а удовольствие.
Театр — это живой организм, он требует, чтобы за ним ухаживали, чтобы его любили. Вот я и переживаю за театральную индустрию в целом. Я вижу, что происходит, пытаюсь следить, анализировать, общаться. И я вижу, что индустрией театра в России никто не занимается: всё очень слабо, очень разрозненно, бессистемно. Есть отдельные вспышки, уникальные люди.
Институт критиков, как своячество, клановость. Многие говорят, что критики не имеют отношения к успеху театра. Я согласен, они не могут на это повлиять, но происходят некоторые сдвиги. Люди, которые профессионально рассуждают, пишут о театре — это очень важное явление. Критик должен не пересказывать сюжет спектакля, как в основном происходит, а выражать свое мнение о том, что он увидел, предугадывать тенденции: что случится в театре завтра, и повлиял ли спектакль, о котором он пишет в данный момент, на это театральное завтра? Никто этим не занят. Я с одним критиком общался на «Золотой маске», он мне сказал: «Я смотрю 380 спектаклей в год!» Это разве нормально? Мы не можем прислушиваться к его мнению. Помимо трехсот с лишним спектаклей ведь существует и другая жизнь: книжки, кино, быт, любовь. Значит, он выпадает из жизни, из состояния нормальности.
У вас в новом году будет меньше премьер, чем хотелось бы?
Мы планируем две премьеры: «Женитьбу» Гоголя и, к 130-летию Михаила Булгакова, выпустим «Белую гвардию». Заступая на должность руководителя театра «Модерн», я не просил ничего специального для этого театра. Я пришел в театр, где репертуара практически не было, постоянных зрителей не осталось. Я целый год платил штрафы за предыдущее руководство и отдавал долги. Сегодня в театре одиннадцать новых спектаклей, а всего у нас их четырнадцать. Этого очень мало для репертуара: должно быть двадцать пять-тридцать. Я не просил специально денег для того, чтобы запустить как можно больше спектаклей. Мы ставили на свои деньги, на деньги грантов, и за три с половиной года (полгода пандемии я не считаю) мы выпустили просто неимоверное количество спектаклей! Я точно могу сказать, зная кассу, что из этих одиннадцати шесть — хиты, которые продаются стабильно и уверенно.
В уходящем сезоне у вас получился большой тематический размах — от «Войны и мира» до «Кладбища понтов».
Да, «Война и мир», а еще «Nirvana». Это мое программное заявление. Курт Кобейн, секс, наркотики, рок-н-ролл и икона русской литературы Толстого — вот разброс моих личных интересов. Я никогда не буду сравнивать жизнь Курта Кобейна и жизнь Льва Николаевича Толстого, но это два уникальных явления — каждое по-своему. В этом и состоят интересы театра «Модерн», где на 99% идет то, чего ни у кого больше нет.
Возникает вопрос: «Хорошо ли это с точки зрения театрального бизнеса?» Дело в том, что бренды, такие, как «Дядя Ваня», «Вишневый сад», «Три сестры», «Ревизор» и еще десять-двадцать названий — это такие «рабочие лошадки». Я подумал, что у меня есть некая усталость — смотреть в пятидесятый раз «Дядю Ваню». Мне, да и зрителю, как мне кажется, надоело быть исследователем «Дяди Вани» в разных интерпретациях. Я пошел по такому пути: ставлю то, что мне близко. Наша недавняя премьера «Кладбище понтов» — это поставленные на театральной сцене полторы страницы заявки на мультфильм. И хотя многие сказали мне, что это поставить нельзя, мне показалось, что это интересно сделать в театре. Именно так я вижу развитие сегодня театра «Модерн».
"Кладбище понтов" (режиссер Юрий Грымов)
Если раньше успешность нового спектакля определялась заполняемостью зала, то как Вы в нынешней обстановке делаете вывод, понравился ли спектакль зрителю?
Это не связано с количеством. Я практически на каждом спектакле стою или сижу сзади в зале. Все чувствуется по спектаклю. Это, как в море рыбки плавают стаей: вы видите, как вся стая испугалась, занервничала или напряглась и ушла на дно. Или поднялась вверх и начала выпрыгивать: им страшно, они выпрыгивают. Так же и зрительный зал: здесь вместе боятся, вместе напрягаются, вместе смеются.
Мне важна звенящая тишина, я не люблю, когда зрители хлопают во время спектакля. Если зал в середине спектакля хлопает, я понимаю, что я что-то неправильно сделал. Звенящая тишина, напряжение, качество аплодисментов, не их длина, а громкость, энергия — это все важно. Если люди стоя аплодируют в зале, и актеры аплодируют на сцене, они аплодируют друг другу, и те и другие плачут, то по этому качеству обмена энергией и любовью можно судить об успехе.
Этого нет в кино. В лучшем случае тебе кто-то напишет в личку, что смотрел, и все! Театр — это абсолютно другая территория, сюда люди приходят за какой-то терапией. Сейчас особенно важно людям ходить в театр. Им нужно видеть других людей, другие эмоции, видеть, что ничего не изменилось и люди также смеются, целуются на сцене, обнимаются. Это очень важный период. Возможно, это единственное время, когда можно признаться в любви к театру.
Удалось ли реализовать в уходящем году еще какие-либо проекты, кроме спектаклей? У Вас есть, например, режиссерская лаборатория.
Режиссерскую лабораторию мы будем сейчас повторять. Я нахожусь в поиске молодых режиссеров. Вот появился Сергей Аронин, поставил у нас хороший спектакль, очень необычный: «Деревянный мальчик и мясная женщина», сказку для взрослых. Я за то, чтобы искать новых режиссеров. Приглашать в театр для постановки режиссера, которого все знают, чьи спектакли идут во всех театрах, — мне кажется, это прошлое.
Не каждый режиссер может вписаться в репертуар конкретного театра. Бывает так, что зритель приходит в любимый театр, а там идет постановка какого-то известного приглашенного режиссера. Это смущает зрителей, потому что это совсем не похоже на то, что они видели там до этого. Поэтому я сохраняю в театре «Модерн» понятие авторского театра. Кого-то это радует, иных раздражает, но это – театр Юрия Грымова. Не бывает театров без фамилии художественного руководителя. Их нет в природе. Как не существует преемственности: после ухода прежнего худрука приходит новый человек со своей этикой, своей эстетикой. Я за авторский театр, я против «сборных солянок», я против, когда все обслуживают артистов из телевизора. Я за семью, за ансамбль, и люди, которые приходят сюда, это чувствуют.
"Деревянный мальчик и мясная женщина" (режиссер Сергей Аронин)
Сейчас прошла информация, что будут в первых рядах прививать от коронавируса работников театров, актеров. Вы планируете включиться в это?
Я планирую понаблюдать. Те, кто хотят вакцинироваться в театре, они уже это делают. Я вообще поклонник вакцин: уже лет двадцать прививаюсь от гриппа. Я на стороне медицины. Однако в данной ситуации мне многое непонятно. Почему тесты на коронавирус имеют погрешность 40 %? Какая может быть вакцина, если мы пока даже тестировать точно не можем эту заразу? Получается, что тесты мы не можем сделать точными, а вакцина на 99% удалась? Как только я все пойму, я первый пойду прививаться. По натуре я оптимист и я уверен, что все уже будет понятно в конце января, если сейчас начали вакцинацию. Плюс сейчас многие переболели. Вот в конце января и поймем, остались ли эти большие цифры инфицированных в день или нет.
Единственное, что мне не нравится в этой ситуации — какая-то политическая агрессия. Люди обсуждают нашу вакцину за границей, а ведь все вакцины практически одинаковые. Это стало политическим козырем. И вообще, у меня есть некоторое недоверие к происходящему. Мне не нравится, что торчат уши Билла Гейтса. У меня есть подозрения, что все происходящее — это руки большого бизнеса. Если война, даже мировая, она все равно локальна, то запугать весь земной шар, а потом подсадить его на эту вакцину в плечо… Какие тут наркотики! У наркотиков есть барьер страха, зависимости, а у нас сейчас появляется барьер «выжить». На наркотики смотрят косо, они запрещены, а на вакцину смотрят все. И там — Билл Гейтс! Не верю, что это просто так. Раньше у нас в Москве что было на первых этажах зданий? Салоны красоты, автомобильные салоны. Сейчас одни клиники, их гигантское количество. Все врачи теперь?
На пресс-конференции Вы сказали: «Мы не выживаем, мы живем». В чем разница между этими понятиями в данной ситуации?
Разница психологическая. Выживать — это все время ждать, как будет дальше. Ждать плохого, готовиться к худшему. Мы же живем в данной ситуации, в этот самый момент. Мы получаем удовольствие от того, что играем, репетируем. Расстраиваемся, что очень маленькие доходы. Боимся за своих близких. Но мы живем полноценной жизнью, насколько это возможно.
Очень важно, и я этого очень хочу, чтобы во многих театрах были успешные спектакли. Казалось бы, нужно радоваться, если в других театрах будет плохая посещаемость, ведь все пойдут в «Модерн»! Дело в том, что, если зрителю понравился спектакль в одном театре, то он непременно соберется в скором времени в другой. Если же спектакль был плох, то человек еще несколько месяцев не захочет идти в театр.
Очень бы хотелось, чтобы индустрия театра как-то обратила внимание на происходящее. Любая отмена спектакля по болезни артиста бьет по кошельку очень сильно! Кассовый сбор операторам по продаже билетов надо заплатить? Платится он от продажи билетов, а у нас нет сейчас маржи, чтобы его заплатить. Может, государство должно обратить на это внимание? Это же все прозрачно: артист заболел, мы отменяем спектакль, зрители билет возвращают, а мы уже заплатили процент операторам за продажу! Они нам его не вернут, только деньги за билет, получается, что мы «попадаем» на эти проценты при возврате. Если бы государство хоть немного нам компенсировало, давало бы грант на возвраты, это была бы очень сильная поддержка театру!
Министерство культуры для того и существует, чтобы там кто-то беспокоился, если в каком-то театре что-то идет не так. Ведь это легко понять: надо посетить два-три спектакля, посмотреть сводки продаж, сделать минимальный анализ зрительской аудитории. А когда таких наблюдений не одно и не два, перед вами складывается картина того, что происходит в театральной индустрии по стране. Но сегодня я не верю, что есть ухо, в которое можно нашептать, высказать какую-то боль, даже не про свои проблемы, а про всю отрасль.
Все выживают по отдельности, кланово. Это плохо, потому что в индустрии все должны друг друга подпитывать. Повторяю, очень важно, чтобы во многих театрах были успешные спектакли, потому что, если у всех хорошо, то и всем хорошо!
Беседовала Дарья Евдочук
