— Вы уже пять лет руководите «Модерном». Удалось ли за это время реализовать все идеи по улучшению и трансформации театра?
— Хотелось бы надеяться, что я реализовал не все идеи за эти пять лет. Потому что эти идеи связаны с движением театра и людьми, которые там работают.
Я против проектных и продюсерских театров. Для меня это странно звучит и противоречит моим устоям. Когда я приходил в «Модерн», там была полная разруха. Это был театр с невнятным репертуаром, плохими продажами, дешевыми билетами, ужасным фойе. За пять лет мы проделали очень большую работу, даже с учетом пандемии.
— Почему вы вообще решили связать свою жизнь с «Модерном»?
— Недавно как раз вспоминал историю 20-летней давности. Ко мне подошел великий драматург Григорий Горин и спросил: «Юра, а не хотите поработать в театре?» Тогда я ответил ему: «Думаю, театр мне не нужен». А он на это произнес: «Мне кажется, вы нужны театру».
В тот момент я и не думал, что буду работать в театре и так его полюблю. Хотя это, наверное, логичное стечение обстоятельств, ведь кино мне стало не интересно. Оно теперь абсолютно примитивное, коммерческое — на усладу зрителям. Театр же никогда не идет навстречу зрителю. Наоборот, это зрители идут за театром.
— В «Модерне» сейчас идет первая часть трилогии «Антихрист и Христос». Что это за спектакль?
— В трилогии «Антихрист и Христос» я сознательно переставил слова местами — в оригинале Мережковского она называется «Христос и Антихрист». Сделал это специально, потому что, на мой взгляд, движение должно происходить от темноты к свету.
Недавно состоялась премьера первого спектакля трилогии — «Петр I». Это масштабная постановка, в которой занята практически вся труппа театра. В спектакле мы рассуждаем о том, как под знаменем Христа можно служить и Антихристу. Второй постановкой трилогии станет »Леонардо Да Винчи» — история человека, который сочетал в себе и Христа, и Антихриста. И, наконец, третий спектакль называется «Иуда». Здесь все понятно — мог ли Иуда допустить мысль, что его могут простить, могли ли его простить за такое предательство?
Понимаете, сегодня человек переходит грань между добром и злом по несколько раз в день — и даже этого не замечает. Люди оказываются на стороне Антихриста — и даже этого не осознают. Именно поэтому я решил порассуждать на данную тему в театре. Ведь человек всю жизнь пытается разобраться в собственной природе, и театр старается ему помочь. У сегодняшнего кинематографа такой цели нет, все на уровне каких-то примитивных чувств.
— Вы упомянули, что кинематограф ничему не учит. Но хочется выступить в его защиту. Помимо прочего, есть же авторское кино…
— Нет, перестаньте, нет авторского кино. Оно было где-то в 1920-1980-е годы. Сегодня есть лишь отдельные авторы, которых очень мало. И на них у аудитории совершенно нет запроса.
В России снимают военные фильмы и спортивные драмы на государственные деньги, тогда как авторское кино практически отсутствует. В театре же понятие «автор» есть. При этом я считаю преступлением, когда фильмы о войне делают в приключенческом жанре. Война это не приключение, это драма.
— Что вы в целом думаете о приглашении на театральную сцену далеких от индустрии артистов? Как в случае с той же Ольгой Бузовой.
— Нет ничего плохого в приглашении непрофессиональных актеров. Это мировая практика. Если режиссеру это необходимо для реализации какой-то идеи, то я не вижу здесь проблемы. Ведь актер — инструмент.
— В театральной среде периодически возникают харассмент-истории. На ваш взгляд, есть ли такая проблема в индустрии на самом деле?
— Проблемы с харассментом в театральной среде не существует. Есть любовь. Считаю, все это придумано. Люди свободны и могут делать то, что считают нужным. Я, например, никогда не наблюдал в театре «Модерн» того, что вы называете харассментом.
Недавно обвинили Боба Дилана. Прошло уже 60 лет, и только сейчас кто-то обвинил его в каком-то изнасиловании.
Мы живем в очень дикое и странное время. Понятно, что на этом зарабатывают — прежде всего СМИ и адвокатские компании. Они делают бизнес на шуме, а я к этому отношусь с иронией. Конечно, человек, который совершает насилие, — преступник. Но большее преступление, на мой взгляд, совершает тот, кто обвиняет по прошествии энного количества лет. Особенно, когда человек уже ушел из жизни. Я не вижу в этом никакого смысла, кроме опускания в грязь себя самого.
— Режиссер Александр Молочников в статье по случаю назначения Константина Хабенского на должность худрука МХТ им. Чехова писал, что сейчас театр стал консервативным. Вы согласны с этим утверждением?
— Давайте не конкретно про статью Александра Молочникова, потому что я не успел ее посмотреть. Но, конечно, я читаю в соцсетях мнения и рассуждения, меморандумы режиссеров о том, что такое театр и как он развивается. Знаете, что мне странно? Я считаю, что режиссер должен высказываться на сцене. А тут же получается так: вы читаете меморандум режиссера, приходите на его спектакль и не видите всего того, о чем он рассуждал в тексте. Говорить — это все-таки не мешки ворочать.
— На ваш взгляд, обо всем ли можно сейчас высказываться на театральной сцене? Некоторые спектакли ведь запрещают...
— Я таких случаев не знаю, это все надуманная история. Я уже пять лет руковожу государственным театром, и мне никто ни разу ничего не запретил. Кроме того, вхожу в совет худруков Москвы — и вопрос того, что где-то чего-то запретили, никогда там не поднимался. Это тоже какой-то очередной хайп. Мне кажется, некоторые режиссеры сами провоцируют, чтобы на них написали какую-нибудь пакость.
Никто не запрещал эзопов язык. Мы прекрасно знаем, что люди могут читать между строк. В этом и есть гений театра. В хорошей постановке многое зашифровано. Например, тот же спектакль «Петр I» звучит очень актуально сегодня, хотя действие происходит в XVIII веке.
— Как вы оцениваете театральную культуру нынешней России?
— В Москве около 100 государственных театров, а в России — около 600. Это прекрасное завоевание СССР, когда в каждом городе есть маленький театр. Ни в одной стране мира такого нет. В каждом провинциальном городе есть как минимум три театра — драматический, детский, кукольный и так далее. Мы являемся абсолютной театральной Меккой.
— Вы ранее говорили, что хотите соединить кино и театр. Для чего? И как это можно реализовать?
— Я ищу решения, как можно снимать спектакли. Не люблю, когда они выходят в онлайн-формате, потому что в итоге получается плохо. Почитайте даже отзывы под видеозаписями.
Нужно найти специальный язык, чтобы перевести театральное действо в цифру. Отдельный жанр — это телеспектакль. Это уже интересно. Я думаю над этим, но пока решения не нашел. Это должна быть не просто съемка театрального действа, а совсем другое существование на сцене.
— Почему вы ушли из кинематографа?
— Слово «ушли» звучит слишком сильно. Это кинематограф ушел от меня. Мне не нравятся военные фильмы, которые снимаются. Я не понимаю систему координат, при которой возможно получить грант и деньги. Это невозможно. Частные деньги ушли из кинематографа. У нас есть только государственное финансирование. И теперь чиновники решают, кому снимать, а кому — нет.
— Вы снимали клип даже Алле Пугачевой. Каково вам было работать с Примадонной российского шоу-бизнеса?
— Мне всегда очень комфортно работать со всеми артистами. Я избалованный режиссер, потому что всегда работал с очень яркими исполнителями.
