-->
Версия для слабовидящих: Вкл Обычная версия сайта Изображения: Включить изображения Выключить изображения Размер шрифта: A A A Цветовая схема: A A A A
20 апреля 2018

Интервью с заслуженным артистом России Игорем Яцко

Записаться
И

горь Яцко — советский и российский актёр театра и кино, педагог, режиссёр, художественный руководитель Режиссёрско-актёрской лаборатории в театре «Школа драматического искусства», заслуженный артист России. 

Мы поговорили с Игорем Владимировичем о первых литературных опытах, об учёбе и наставниках, о 24-часовом спектакле «Улисс», попавшем в книгу рекордов России, о театре «Модерн», работе с Юрием Грымовым и о том, зачем сегодня люди приходят в театр.

Игорь Яцко — советский и российский актёр театра и кино, педагог, режиссёр, художественный руководитель Режиссёрско-актёрской лаборатории в театре «Школа драматического искусства», заслуженный артист России.

Мы поговорили с Игорем Владимировичем о первых литературных опытах, об учёбе и наставниках, о 24-часовом спектакле «Улисс», попавшем в книгу рекордов России, о театре «Модерн», работе с Юрием Грымовым и о том, зачем сегодня люди приходят в театр.

— Я осмелюсь сказать за Вас, что Вы состоялись в своей профессии: и как актёр, и как режиссёр, и как педагог. Но что думал об этой затее Ваш отец, физик-математик? И как Вам вообще пришла мысль броситься в этот эксперимент под названием «театр»?

Это было очень интересно и важно для меня. После окончания седьмого класса мы с моим другом решили стать писателями, то есть нацелились на творческую профессию. Мы задумали написать роман с выразительным названием: «Крах поработителя Галактики». Дописали до середины, и поняли, что это очень долго, а нам хотелось быстрой славы и признания. Труд писателя мне до сих пор представляется самым величественным.

Писали мы с намёком на научную фантастику, но понимали, что для того, чтобы стать настоящими писателями-фантастами, нужно получить хорошее научно-техническое образование. Быстро состряпав две повести, стали их рассылать по всем журналам и газетам: «Уральский следопыт», «Звезда Востока», «Пионерская правда». Только в «Пионерской правде» мы признались, что мы дети. Везде получали серьёзные оценки, иногда разгромные рецензии, но не терялись. Потом стали писать рассказы, чтобы публиковаться ещё быстрее.

После школы я знал, что пойду, как отец, учиться физике и математике, у меня с этими предметами всегда было хорошо. А выучившись, поступлю в Московский литературный институт. Путь был намечен сложный, требующий талантов и дарований, огромного труда и знаний.

У нас в школе была замечательная учительница по литературе Нина Петровна Аркадакская. Многие из её учеников разных лет выпуска вспоминают о ней с большой благодарностью и продолжают общаться по сей день. Именно она помогла мне выбрать профессию. В девятом классе она организовала так называемый «эстетический» кружок, в который записались только девочки, ибо эстетика – женское занятие. Чуть позже им захотелось делать сценки и понадобились партнёры – мальчики. Я всегда хотел играть на сцене, и хотя в жизни был робкий и стеснительный, чувствовал, что на сцене я ничего не испугаюсь. Когда я пришёл, все главные роли разобрали, а потому мне дали маленькую роль, но позже давали и главные.

— Что Вас заставило покинуть легендарный Саратовский ТЮЗ?

Профессия и заставила. Я всегда мечтал о Москве, моя учительница советовала мне ехать в столицу. Мне очень нравился наш курс в Саратовском театральном училище и само училище, среди выпускников которого есть громкие имена: Борис Андреев, Олег Янковский, Владимир Конкин, Евгений Миронов, Галина Тюнина, Сергей Пускепалис, мой однокурсник, и многие другие. Это была прекрасная театральная семья. Однако для меня очень важно было расти в профессии, мне хотелось открывать для себя новые горизонты. В какой-то момент наступил кризис: меня перестало устраивать то, что надо просто играть роли, я захотел ещё учиться, узнавать что-то новое, пытался делать свой театр, работая в ТЮЗе. Именно тогда я начал свою педагогическую практику в школе. Я называю это театральными опытами.

В какой-то момент я понял, что без учителя или наставника рядом я не смогу продвинуться дальше, вырасти и перейти на новый уровень. Отдушиной для меня были конкурсы чтецов. Я в них регулярно участвовал, а в 1987 году оказался даже среди лауреатов Всероссийского Пушкинского конкурса.

Актёры тогда с большим удовольствием принимали в подобных конкурсах участие. Победителей областного конкурса в Саратове отправили в Москву. Всероссийский конкурс проходил в старом здании ВТО на Пушкинской площади, и мне посчастливилось тогда стать самым молодым лауреатом. Я получил приглашение на заключительный концерт 10 февраля 1987 года. Это было моё первое выступление на московских подмостках. Я читал «Метель», целиком, целых 22 минуты.

В то же самое время я понимал, что надо учиться. Я слышал об Анатолии Александровиче Васильеве, видел его спектакли. У нас в ТЮЗе был актёр Пётр Маслов, который у него учился и делился с нами впечатлениями. К этому моменту я уже совершенно разочаровался в себе и в театре как в искусстве. В свои 22 года мне казалось, что я уже всё познал, всё попробовал. Меня ничем не удивишь, я перестал быть восторженным юношей. Я был разуверившийся во всём человек и подумывал, как бы уйти из этой профессии насовсем. Я понял, что достичь каких-то высот я не могу, а то, что у меня было, уже не устраивало. И вот я узнал, что есть режиссёр Анатолий Васильев и его совсем другой взгляд на театр, и он набирает заочный курс в ГИТИСе. Я понял, что это шанс, и решил поступать в его группу.

— Знаю, что есть история про пробы у Васильева. Вы как-то особенно запомнились ему. Как думаете, чем?

У Васильева вступительные экзамены уже можно было считать началом обучения: «познай самого себя». Всё было очень необычно. Обыкновенно слушают быстро, на раз, два, три и «спасибо», «до свидания». Васильев мог слушать долго, мог вообще кого-то не слушать. Мог послушать, сказать «посидите», а потом ещё раз послушать. Его выбор порой был весьма парадоксальным, но все, кого он отбирал, позже раскрывались.

Я приехал на первый тур 10 марта 1988 года, у Евгения Борисовича Каменьковича всех прослушивали индивидуально. Меня попросили почитать что-то из пушкинского репертуара, когда узнали, что я лауреат того самого конкурса чтецов. Я стал всё это читать, и Каменькович мне сказал: «Это какая-то филармония! У вас есть данные, но всё это так скучно… Прочитайте что-нибудь другое, басню что ли». Для меня это, признаюсь, было как оскорбление. Я внутренне разозлился и прочитал стихотворение Даниила Хармса, которое никогда раньше не читал с эстрады, «Как Володя быстро под гору летел». Каменькович сказал: «Ну это уже ничего».

После первого тура мне дали понять, что конкурс будет очень большой и мне надо подумать над собственными возможностями. В этот момент я схватился за голову и понял, что делаю что-то не так, что я как-то забронзовел, надо выходить из этой ладьи Харона, раздвигать горизонты. Я стал менять программу, читать новые книги, литературу, бывшую когда-то под запретом.

В пьесе Джона Осборна «Комедиант», был монолог актёра, выступающего в баре для увеселения публики. Монолог мне понравился, я подумал, что здесь можно и спеть, и станцевать. Одновременно в этом монологе был сильный перелом в сторону драматизма, даже трагизма с притчей в финале о путешествии в мир иной. С этим я и приехал на второй тур, прочитал одно стихотворение Николая Олейникова «Муха», после чего Анатолий Александрович посмотрел в мой листок абитуриента и сказал: «Давайте Осборна». А я боялся это читать, потому что там было всё сыро и не готово, но сделал оборот на 180 градусов и сразу начал выступать, танцевать, балаганить.

Слушали меня почему-то с очень хмурыми лицами. Когда дошёл до текста: «Я знаю, чего вы хотите, я знаю, чего вы ждёте, чтобы я ушёл. Ну я и ухожу». В этот момент я понял, что должен уйти, иначе это будет неправда. Одна часть меня говорила мне: «Что ты делаешь, куда ты идёшь, зачем?», а другая наоборот: «Спокойно-спокойно», и я пошёл к выходу. По дороге Васильев мне что-то буркнул, вроде «Гуляйте».

Но перед дверью я разворачиваюсь и говорю: «Я хочу рассказать вам одну историю», и начал рассказ: там были паузы, потом обращение к публике и прочее. Я закончил и уже не стал ничего дожидаться, а просто ушёл и всё. Меня на выходе ждали мои знакомые, Пётр Маслов начал расспрашивать, как и что. Ответ был поздно, я уехал играть спектакль в Саратов, не стал дожидаться. И через три дня, когда я играл спектакль «Вся Надежда», мне из-за кулис шепчет голос: «Идите, Вам из Москвы звонят». Тут моё сердце забилось: мне сказали, что я попал в тройку сильнейших, и пригласили на третий тур. Уже после я понял, что видимо что-то я сделал для себя интуитивно правильное.

— Уход Васильева стал неожиданностью для Вас?

Этому предшествовала очень сложная, несправедливая ситуация вокруг Театра «Школа драматического искусства». Анатолий Александрович говорил актёрам, что нужно продолжать играть спектакли, а разбираться с этим непростым моментом он будет сам. То, что тучи собирались над головой, все, конечно, чувствовали. Васильев не уходил, а скорее реагировал на ту ситуацию, которая сложилась вокруг его имени, вокруг театра, вокруг его школы, реагировал принципиально, бескомпромиссно и защищал свой театр.

Тяжёлое было время, творчески оно было очень насыщенное, но мы все столкнулись с неким выбором судьбы. С подачи Васильева я стал педагогом, потом стал искать свои режиссёрские истории, был главным режиссёром театра.

Сейчас я художественный руководитель творческой лаборатории в театре «Школа драматического искусства». Для меня это единый путь, и с Васильевым, и самостоятельно. Это как будто бы всё та же река из одного источника: и я с интересом смотрю, куда ведёт её русло.

— Остановимся на том моменте, когда Вы стали преемником, как это восприняла труппа? Был ли период адаптации?

Я бы не сказал, что стал преемником в однозначном смысле этого слова. Художественным руководителем театра я никогда не был, я был главным режиссёром, лидером режиссёрского совета. Было много режиссёров, которые продолжали жизнь театра в отсутствии Васильева. Я исхожу из того, что режиссёр – это художественная профессия, а вот главный режиссёр – это не только художественная, но и административная профессия.

С молодыми актёрами я был очень дружен, они были моими младшими товарищами по труппе, но с ними работал и сам Анатолий Александрович. Я был педагогом-помощником, исполняя локальные задания. А тут я с ними стал делать спектакль, именно в этот момент в воздухе и пронеслась невысказанная фраза от труппы «Ты – не Васильев». И этот момент был трудный, его надо было как-то переломить. Одним словом, пока ты не был на месте режиссёра, к тебе относились хорошо, мечтали с тобой работать, поддерживали. Но у меня получилось переломить ситуацию в том смысле, что стали выходить спектакли, которые имеют жизнь, зрителя и память.

— Ничей режиссёрский дебют не шокирует больше, чем Ваш. Как пришла в голову мысль поставить спектакль, который занесли в Книгу рекордов России?

В 1922 году вышел шедевр Джеймса Джойса «Улисс», который появился в 1988 году в журнале «Иностранная литература». Я всегда был большим любителем чтения, но в этот раз сил мне хватило только на первую часть. В конце 90-х я решил закрыть этот пробел в образовании и стал читать заново. Действие в книге происходит в один день, 16 июня 1904 года. Я считаю, тот, кто прочитал эту книгу, совершил определённый подвиг, ведь она открывает всю европейскую литературу XX века, в ней есть всё: путешествия, мифология, психология, анатомия, символика, музыка, поэзия, интрига и многое другое. Эта многослойность меня очень заинтересовала. Я подумал, хорошо было бы устроить своего рода акцию: прочитать этот роман не для кого-то, а просто так, в воздух. И сделать это ровно 100 лет спустя, в день, когда происходят события из книги – 16 июня 2004 года.

Постепенно я начал обдумывать этот спектакль-хэппининг для публики, моя «акция» стала обрастать всякими идеями. Я поделился ими с художником Владимиром Ковальчуком, он предложил сделать инсталляции. На художественном совете в театре меня поддержал Васильев. За полтора месяца мы сделали план, эскиз, проект.

Всего в акции участвовало порядка 120 человек: актёров, певцов, танцоров, музыкантов. Мы играли во всех залах, в прихожей, в фойе, в гардеробе, на улице у здания театра. Зрители участвовали в спектакле, они уходили и приходили. Они засыпали у камина, встречали рассвет, пили пиво (мы угощали Гиннесом). Пришёл даже один бомж, которого наш актёр обнаружил по запаху. Что называется – искусство в массы.

Самое интересное, что нам через 10 лет удалось это всё повторить. В 2014 году мы отметили 110 лет со дня Леопольда Блума. Во второй раз нам удалось снять всё на видео. Думаю, что когда-нибудь мы выпустим полнометражное кино.

— Вы известны не только как актёр, но и как преподаватель. Актёрский и режиссёрский успехи подтолкнули Вас на то, чтобы начать передавать свои знания дальше? Или это какая-то другая мотивация? Что для Вас преподавание?

Учиться у Анатолия Александровича было не то что очень интересно, а необыкновенно, но я понимал: то, что давал он нам, нужно было прежде всего тем актёрам и тем режиссёрам, кто не удовлетворён, не доволен собой, кто хочет знать больше. Мы в Саратове с друзьями организовали клуб любителей драматического искусства, который не был похож ни на театр, ни на школу. Мы это делали по ночам, без зрителей, сами для себя.

Ещё я понимал такую вещь: Васильев делал очень много открытий, которые восхищали и ошеломляли, и глубиной, и неожиданностью внутри своей школы, своего театра. И мне казалось, что они нужны всем.

В какой-то момент я почувствовал, что должен стать популяризатором этих явлений и идей. Меня пригласили быть педагогом в детской студии. Так получилось, что я вернулся в школу и проработал там около 10 лет.

Я всегда внутренне боялся взрослых актёров, а вот детей не боялся. С детьми я никогда не ощущал себя старше. Как будто мы на равных, я чувствовал в них личностей. Однажды я поставил опыт в детской студии: велел добиться полной тишины. А главным требованием было то, что тишина должна длиться. Для 11-летних подростков это очень сложное задание. На вопрос, могут ли они это сделать, дети ответили: «Да, можем». Поначалу это казалось невыполнимым, но нам удалось. А потом я попросил их рассмеяться, взорвать эту тишину и снова добиться абсолютной тишины. Это был переломный момент. Мне стало понятно, что то, чему я научился у Васильева, можно транслировать и передавать. За счёт столь долгого обучения я получил тот инструментарий, которым сейчас могу пользоваться уже как режиссёр.

— Что Вы ощущаете в качестве приглашённой звезды театра «Модерн»?

Мне очень нравится оказываться в другой среде, незнакомой. За счёт этого я переключаюсь. Такое переключение само по себе создаёт ощущение энергетической подпитки. В «Модерне» очень хорошая атмосфера, большой коллектив, и я чувствую дружелюбный настрой. Мне нравится, как они работают, и нравится работать вместе с ними.

— Совпадение ли то, что Вы пришли в «Модерн» в пору театра, когда он находится в стадии перерождения и открыт к экспериментам, которыми Вы так известны?

Сначала Юрий Грымов попросил меня поучаствовать в своём фильме «Три сестры». Он позвонил мне, представился как «начинающий» режиссёр. На что я сказал: «Как это, Юрий Грымов – это известный режиссёр». Он сказал: «Не знаю, я – начинающий». Мы познакомились, поговорили, ни о каком кастинге или пробах речи, конечно, не было. Знакомство и общение уже на съёмочной площадке было лёгким и приятным. На волне нашего с ним знакомства моя река и занесла меня в новую заводь: я получил предложение играть в театре «Модерн».

— Ваш первый спектакль в «Модерне» — это «О дивный новый мир» по одноимённому роману О. Хаксли. Вам близка эта тема? Согласны с интерпретацией Юрия Грымова?

Так получилось, что я не читал раньше это произведение, и с большим удовольствием это сделал, тема оказалась мне очень близка. Я с удовольствием играю в спектакле Адольфа Шапиро «451 градус по Фаренгейту» в театре Et Cetera, это тоже антиутопия. И у Брэдбери, и у Хаксли заложены какие-то страшные пророчества, и являет себя большая прозорливость художников. Мне нравится, когда на сцене находят выражение жёсткость и острота момента; фантастика вдруг становится насущным днём, сегодняшним, актуальным. Это очень привлекает и является чем-то новым, необычным.

Мне понравилось, что Юрий Грымов сделал акцент на таком массовом существовании, массовом сознании с посылом, куда оно в итоге выруливает. Он показывает и того, кто берёт на себя миссию всем этим управлять, не имея, в данном случае, на это никакого права. В этом произведении люди не имеют права решать за других, что им делать и что чувствовать. В этом смысле роль Монда, которую я играю, мне безумно интересна. Я, прежде всего, понимаю ту тоску, которую должен испытывать человек, который решается на такой выбор, как Монд – управлять за других. Эта тоска – как кара свыше.

— Новое позиционирование «Модерна» идёт быстрыми темпами. Состоялась премьера нового спектакля Юрия Грымова по трагедии Уильяма Шекспира «Юлий Цезарь». По-Вашему, в чём главное отличие постановки Ю. Грымова от других, более ранних постановок этой классики?

Во-первых, это классический текст Шекспира. Потом, сам по себе выбор пьесы всегда соотносится со временем, в котором мы живём. Просто взять «Юлия Цезаря», которого редко ставят или не ставят вообще – это всегда поступок и своего рода высказывание. Сам по себе механизм текста устроен так, что вроде бы этот бунт против Цезаря имеет смысл и мотивировку, он оправдан. Вроде бы всё правильно делают те, кто свергает и убивает Цезаря. Брут в этом видит положительный момент, потому что они борются за сохранение демократии, республики. Они борются против надвигающейся тирании. Они понимают, что нужно идти на крайний выбор.

Моя роль – роль Кассия – более зловещая, он инициатор заговора. Этим Кассий похож на Ричарда III – героя ещё одной пьесы Шекспира. Роль же Брута более двойственная, он исходит из каких-то светлых идеалов, совершает убийство во имя лучшего.

Но, в конце концов, Шекспир пытается донести, что никакая революция, никакая кровь не может быть оправдана никакими благими идеями и помыслами. Перед режиссёром стоит непростая задача – добиться того, чтобы шекспировская тема соотносилась с тем, что волнует нас, общество сейчас, эта вечная история должна касаться современности.

— Зачем нынче ходить в театр?

Я думаю театр – это единственное искусство, которое трагически и драматически привязано к категории времени. Время постоянно движется и всё время меняется. Театр невозможно зафиксировать на плёнку, никакие фотографии, никакие видеозаписи не передадут той атмосферы, которая возникает во время живой встречи актёров, зрителей и автора. Эта магическая атмосфера возникает только во время спектакля: всё происходит здесь и сейчас, в настоящее время. Именно за этим зритель всегда ходил и будет ходить в театр.

 

Беседу вела Татьяна Двенадцатова.

Вопросы – Полина Жукова.

Источник: Журнал Contralto People

 

Контакты Москва, Спартаковская площадь, 9/1
м. «Бауманская»
Есть платные парковочные места
тел: +7 (499) 261-36-89
e-mail: teatrmodern@culture.mos.ru
«Увидимся в театре!»
Юрий Грымов
arrow-up